Михаил Назаренко

За пределами ведомых нам полей

Эпилог. Варвар и хоббит

…И, окинув взором знакомые земли, они поняли,

что перед ними – уже не ведомые нам поля.

Лорд Дансени.

«Дочь короля Эльфландии»

(пер. С. Лихачевой).

Что же такое «современная фэнтези», чем она отличается от текстов, созданных великими предшественниками?

Я уже не раз указывал на такую принципиальную черту фэнтези, как системность.  Не случайно столь многие фантастические произведения XIX – начала XX века посвящены снам.. От Кэрролла до Дансени (если не сказать – от романтиков до модернистов) писатели выстраивают миры как сновидения: в них возможно всё, а связи между событиями и эпизодами могут быть вполне условны. Но разве такого нет и в классической фэнтези 1960-2000-х годов? Есть, но каждый раз подобное сюжетное построение подается с отсылкой к не-толкинской традиции. Так, хаотичный мир фейри у современных авторов восходит к тому же Дансени и Хоуп Миррлиз – чего никто не скрывает.

До конца 1930-х годов необходимость в создании системы даже не вполне осознавалась. В 1936 году Фриц Лейбер пишет повесть «Гамбит адепта» – первую из цикла о Фафхрде и Сером Мышелове; действие ее происходит в античном Средиземноморье.  Сразу напечатать повесть не удалось, Лейбер ее перерабатывает, присоединяя к лавкрафтовским «мифам Ктулху», а три года спустя пишет новую историю о друзьях-приключенцах, действие которой отнесено во вполне самостоятельный фэнтезийный мир (а карта Невона будет составлена – не автором! – только в 1960-е годы). Очень типично для ранней фэнтези: антураж еще настолько произволен, что может быть столь же произвольно изменен. Да и само название Nehwon – Nowhen наоборот («Никогде») – свидетельствует о принадлежности раннего Лейбера к условно-сновидческой традиции.

 «Властелин Колец» задал новую точку отсчета. Потому-то эпопея и была настолько необычна в момент появления, что она нарушала целый ряд привычных принципов и задавала новые. Отныне все, что происходит в фэнтезийном романе, неизбежно будет соотноситься с некой – пусть неявной, непрописанной, непродуманной, мнимой, – системой и основой. Закончилась карта – пририсуем Серые Горы… но карта должна быть, потому что мир целостен.

Стремление к непротиворечивости и целостности мира – жанровая тенденция, явная уже в 1930-е годы. Роберт Говард, создавший циклы о пиктах и Кулле из Атлантиды, а также первый из рассказов о Конане («Феникс на мече», 1932), объединил их, написав очерк «Гиборийская эра»: история мира от падения Атлантиды до прихода ариев стала для него планом и путеводителем, рамкой, вместившей сагу о киммерийском варваре.

Примечательно, что, решая почти ту же задачу, что и Толкин (летописание мифической праистории человечества), Говард пользовался почти теми же приемами. Реконструкция: история современных народов «почти всегда гораздо древнее, чем они сознают, – и простирается во мглу позабытой Гиборийской эры…» Средства реконструкции: создание новых этимологий. «Неистребимое стремление автора использовать те имена и названия, которые фигурировали ранее в истории и вызывают по этой причине определенные ассоциации» Г. Ф. Лавкрафт считал единственным недостатком рассказов Говарда [32]. Еще бы: Говард, в отличие от Толкина, был дилетантом в историческом языкознании.

Еще один любопытный момент: в том же письме Лавкрафт отмечает, что Говард использовал приемы, «в свое время примененные Стэплдоном в его “Последних и первых людях”» [33]. Но книга Олафа Стэплдона – не о прошлом, и она не фэнтези: это – обширная панорама близкого и чрезвычайно отдаленного будущего. Отчего же такое сравнение?  Оттого, что черты системности приписываются научной фантастике, а значит – по мнению даже проницательных читателей – приходят в фэнтези именно из нее. Отсюда и раздражавшие Толкина бессмысленные гипотезы о том, что Средиземье – это «другая планета» [34]. Отсюда и позиционирование «Конана-завоевателя» (книжное издание «Часа Дракона», 1950) как «научной фэнтези» («science fantasy») [35].

Само слово «фэнтези» в конце 1950-х годов, когда начинали свое победное шествие «Конан» и «Властелин», имело чрезвычайно широкое значение – «всё, что не НФ»; и журналы, в названиях которых было слово «Fantasy», публиковали произведения, явно относящиеся к разным жанрам. Тем не менее, уже был накоплен изрядный массив текстов, принадлежащих к одному жанру, что и вызвало поиски его названия. Образцом для фэнов и писателей был Говард, поэтому определение искали применительно именно к его текстам. «Эпическая фэнтези»? (Муркок, 1961) «Меч и магия»? (Лейбер, 1961) «Героическая фэнтези»? (де Камп, 1963). Выделение жанровых подвидов произошло раньше, чем выделение собственно фэнтези. (Это и понятно: слово «фантазия» требует эпитета-уточнения.) Все определения взаимно пересекаются и получают терминологическое значение не раньше 1970-х (а то и позже).

Наконец, на волне толкинского бума 1960-х начинает выходить знаменитая серия «Ballantine Adult Fantasy» (с 1969, серия-предшественник – с 1965). Книга Лина Картера «Воображаемые миры: Искусство фэнтези» (1973) окончательно утверждает канон жанра и список предшественников (Моррис, Дансени & Co). Причиной появления «фэнтези» как жанрового термина были в равной степени маркетинговые соображения и стремление определить новое культурное явление (а заодно доказать, что не такое уж оно и новое).

Понятно, что ни Говарда, ни Лейбера с Моррисом и Дансени сравнивать не стали бы: они выходят из другой традиции – дешевых журналов и книг, носящих прославленное имя «pulp fiction». Оттуда – и приемы, и, главное, стилистика.

В «доклассической» фэнтези стиль стоял барьером между читателем и изображенным миром. От Макдональда до Кэбелла – авторы ни на миг не дают нам забыть, что мы читаем изрядно стилизованную хронику. Поэтому, кстати, и не может возникнуть ощущение мира: перед нами не окно, а лист бумаги. Дансени, напротив, добился в «Богах Пеганы» удивительной достоверности именно благодаря стилизации: не под старинную повесть, но под миф.

Вот одна из причин, по которым уважаемые в начале века авторы фэнтези уже в 1930-40-е годы оказались анахронизмами: их стиль, манера письма слишком радикально разошлись с основным потоком литературы, как высокой, так и низкой.

Говард преодолел барьер между миром и читателем с помощью журнальной прозы, Толкин, почти случайно, – с помощью прозы детской, возвышенной до эпоса. (А вот «Книга Утраченных Сказаний» – весьма «архаична».)

В этом смысле почти вся современная фэнтези действительно написана «в традиции Говарда и Толкина» (формулировка, над которой справедливо иронизировал Майкл Суэнвик).

Новые принципы построения мира; новый стиль.

Можно только гадать, какой была бы судьба жанра, если бы Толкин погиб на Первой мировой (как погиб Уильям Хоуп Ходжсон, еще один предтеча фэнтези). Прямое и непосредственное влияние «Властелин Колец» оказал только на эпигонов, и заметно оно лишь с середины 1970-х годов (игра «Dungeons & Dragons» и ее наследники, «Меч Шаннары» Терри Брукса). Истинные продолжатели шли своим путем: без Толкина «Волшебник Земноморья» был бы ближе к Дансени, но появился бы все равно. (И, возможно, именно Ле Гуин первой после Говарда создала бы новую систему – культурологическую, как и Толкин.)

Не появился бы квази-жанр «фэнтезийной трилогии», из которого произросли многотомные эпопеи Джордана и Мартина. «Эпос» не придавил бы другие разновидности фэнтези, которые лишь сравнительно недавно стали выбираться из-под его доминирования. Гораздо сильнее были бы представлены авантюрная и героическая фэнтези (пустующую рыночную нишу заняли бы Фриц Лейбер и Джек Вэнс), фэнтези исторической и квазиисторической («Сломанный меч» Пола Андерсона вышел в один год с «Братством Кольца» – и был почти забыт до начала 1970-х). Артуриана всегда шла своим путем, а «Король Былого и Грядущего» Т. Х. Уайта – бестселлер 1958 года – только закрепил ее позиции  Почетным патриархом новой готики стал бы Мервин Пик. И книги о пограничье между землями людей и фейри выходили бы куда регулярнее…

Но переиздали бы «Горменгаст», если бы издатели не бросились искать «всё, что похоже на Толкина»? Но помнили бы теперь о «Луде-Туманном» Хоуп Миррлиз? Если бы не коммерческий взрыв, произведенный «Властелином Колец», жанр оказался бы гораздо беднее – и ремесленными поделками, и шедеврами. Том Шиппи, говоря о Толкине как об «авторе столетия», очень точно сравнил его с Кретьеном де Труа. Не этот автор XII века придумал «артуровские романы», «но он показал, что с ними можно сделать; и потенциал нового жанра не исчерпался за восемь веков» [36].

Мы прошли долгим путем, который привел нас к ключевой точке: точке перелома. В сентябре 1914 года мир был занят войной, и никто – даже если бы знал, – не смог бы оценить значение частного события: написано всего одно стихотворение, которое не будет опубликовано еще почти шестьдесят лет.

Эарендель восстал над оправой скал…

Оглядываясь на пройденный путь, я замечаю множество упущений: места, которые можно было посетить, и те, которые нужно было посетить обязательно. Надеюсь и даже уверен, что я туда еще загляну и представлю вниманию терпеливых читателей более полный путеводитель по Неведомым Полям, какими они были до Великой Войны. Однако нынешний мой рассказ окончен.

Explicit liber terrarum iacentium extra fines camporum compertorum nobis. 

Здесь кончается книга о землях, что лежат за пределами ведомых нам полей.

И здесь, добрые господа и прекрасные дамы, я покидаю вас, ибо мы добрались туда, куда нам с начала времен было предопределено добраться. Мы находимся там, куда и стремились: в прекрасном, многообещающем начале.

Майкл Суэнвик. «В традиции…» (пер. А. Петровой).

Сноски:

[32] Цит. по: Л. Спрэг де Камп. Невероятный варвар // Р. Говард. Тень ястреба. – СПб.: Северо-Запад, 1998. – С. 427-428.

[33] Там же. – С.427.

[34]  Дж. Р. Р.Толкин. Письма. – С. 321 (№ 211).

[35] Словосочетание «science fantasy» функционирует по крайней мере с 1930-х годов как размытое обозначение: оно может быть и синонимом НФ, может означать смешение НФ с чистой фантазией и даже, как мы видим, – «фэнтези» в современном смысле слова.

[36] Tom Shippey. J. R. R. Tolkien: Author of the Century. – P. XVIII-XIX.