Сергей Зотов
Писатель в официальном дискурсе 80-х и современности:
Принцип формирования симулякра
Сергей Зотов (S. Zotov)
Писатель в официальном дискурсе 80-х и современности: принцип формирования симулякра.
Writer in the official discourse of 80th and modernity: formation of the simulacrum principle.
The article is devoted to the comparative analysis of two official discourses, which are similar in the method of creating simulacrums. One of them is the soviet discourse of Brezhnev’s 80th, the second is the modernity, but both discourses can be defined as belonging to «culture-2» – concept, developed by V. Paperny. The author considers the image of writer in «culture-2» official discourse and analyzes the connection between writer and “chief”, and occurring identification of these two figures.
Работа представляет собой попытку компаративного исследования двух официальных дискурсов, сходных по своей риторике и методу создания смыслов. Оба дискурса – 80-х XX века и 10-х XXI – можно условно обозначить при помощи объединяющего понятия «культура-2», заимствованного из работы В. Паперного, которое означает культивирование образов стабильности и отход от пафоса перемен, свойственного «культуре-1», связанной, по его мнению, с тенденциями проекта Просвещения и авангарда. Автором рассматривается фигура писателя в официальном дискурсе «культуры-2» и объясняется важность конструирования симулякров для отождествления писателя с «вождем».
Ключевые слова: 80-е, «новое брежневское поколение», культура-2, образ писателя, официальный дискурс.
Keywords: 80th, «new Brezhnev’s generation», culture-2, writer’s image, official discourse.
Зотов Сергей Олегович (Москва) – магистрант института «Русская антропологическая школа» Российского Государственного Гуманитарного Университета. Сфера научных интересов: теория и история культуры, эзотеризм, алхимия, история и теория литературы, немецкая литература, советский дискурс.
Учеными и публицистами уже не раз подчеркивалось сходство официальных дискурсов [1] двух исторических периодов – брежневского «застоя» и путинских 10-х. Например, Лариса Паутова пишет в статье «Новое брежневское поколение» [2], что одними из основополагающих признаков обоих эпох являются финансовая стабильность и атмосфера неприкрытого цинизма (в духе полемики вокруг известных милоново-мизулинских законов). В данной статье мы постараемся показать, что писатель в официальном дискурсе «культуры-2» – а именно так можно обозначить обе интересующие нас эпохи – репрезентируется похожим образом. Ключевым моментом в разговоре о сравнении этих периодов для нас также представляется сродство медийных образов двух глав государств – Л. И. Брежнева и В. В. Путина, через которые, как мы увидим в дальнейшем, репрезентируется образ писателя и его политическая функция. Мы исходим из предположения, что в этих дискурсах Брежнев и Путин репрезентируются как типичные «вожди», и, следуя методологии К. Кларк, представленной в ее известной работе «Советский роман: История как ритуал» [3], фигура писателя должна рассматриваться нами как фигура «отца», дублирующего «вождя». Именно поэтому нам необходимо рассмотреть и сравнить конструкты образов «вождей» в официальных медийных дискурсах двух эпох.
Разговор про образы «вождей» стоит начать с одного из самых тиражированных в массовом сознании фактов: о чрезмерной любви Брежнева ко всякого рода государственным наградам. За годы своего правления Леонид Ильич получил медалей и орденов больше, чем трое его предшественников, вместе взятых. Подобное неумеренное количество наград неизбежно обесценивало их, превращая в своеобразные подобия-симулякры. Однако, проводя сравнение, едва ли можно говорить о подобной страсти у Путина: он, скорее, тяготеет к демонстрации телесной силы, формируя в масс-медиа имидж бесстрашного героя – это и образ успешного спортсмена, и образ борца за жизнь диких зверей.
Стратегии критики этих образов в обоих случаях являются строго апофатическими: так, про Брежнева ходили слухи, что он охотился не на настоящих кабанов, а на переодетых в их шкуры свиней.
Подобные истории про Путина мы также знаем: это подброшенные амфоры, белые медведи, журавли-стерхи и т.п. Можно заключить, что критика почти всегда стремится вскрыть подмену смыслов, показать нам природу симулякра, его виртуальность, отличие от подлинного явления.
Следующие сходства также связаны с самой морфологией симулякра, а именно – с его тяготением к переназыванию вещей, опрокидыванию смыслов при помощи ложных имен.
Анализируя представленность в официальном дискурсе образов обоих «вождей», мы встречаем еще одно сходство. Характер обоих представляется таким образом, что на первое место выходят черты, формирующие имидж «необузданной русской души». Стратегия репрезентации при этом педалирует брежневское грубое чувство юмора[4]; в случае Путина в рамках официального дискурса акцентируется применение обсценной и просторечной лексики.
Еще одним признаком «необузданной русской души», противопоставляемой европейской сдержанности, является репрезентация в публичном пространстве внезапного бурного проявление эмоций, становящееся предметом внимания медиа. Брежнев мог позволить себе всплакнуть на официальном приеме (в медиа упоминалось о том, как генсек плакал над песней Окуджавы). Путин также несколько раз публично демонстрировал слезы: узнав о победе на выборах-2012 и во время исполнения шансон-песни группы «Рождество» [5], что тиражировалось всеми телевизионными каналами.
Риторика «вождей», воспроизводящая внешнеполитический дискурс восьмидесятых и десятых, тоже имеет сходные черты. Так, в своих речах Брежнев называл СССР «опорой мира на земле» [6], имея в виду роль СССР в сглаживании международных конфликтов и балансе сил в холодной войне: «Советский Союз и его союзники являются теперь более, чем когда-либо, главной опорой мира на земле». Нечто подобное в последние годы можно наблюдать и в официальном путинском дискурсе о Сирии и Крыме.
Можно было бы упомянуть и о сходстве некоторых ситуаций, находившихся в центре медийного политического осмысления, создающих образ «вождя»: Чехословакию и Крым, проведение Олимпиады в Москве и в Сочи, брежневскую «разрядку» и путинскую «перезагрузку». При этом почти прямое наследование мышления 80-х современным поколением «политических ястребов» привело к тому, что консервативная риторика, повествующая о «тлетворном влиянии Запада», воскресла в современных медиа во мгновение ока.
Однако мы не преследуем цели прямого отождествления двух «риторических» образов «вождей»: они в дискурсе далеко не всегда идентичны, и их признаки совпадают лишь в нескольких ключевых моментах. Мы не приравниваем российскую современность к 80-м, а лишь артикулируем близость официальных риторик, частью которых является медийный образ вождя, не претендуя при этом на тотальные обобщения.
Образы обоих «вождей», обе официальные риторики повлияли на формирование в дискурсах образа официального писателя и официальной литературы. Те симулякры, что использовались для формирования позитивного имиджа «вождей» (обычно – их чрезмерные успехи в чем-либо), по большому счету, переносились в область общей государственной риторики, которая устроена по типу жесткой иерархии: от «вождя» – к «воплощению вождя» – писателю, художнику или спортсмену, выполняющему его заветы. «Воплощение вождя», или «отец», не только репрезентируется с помощью сходных технологий формирования симулякров, но и приобщается к достижениям-симулякрам «вождя», представляя собой его уменьшенную «копию».
Иными словами, «вождь» как центральная фигура и мифологизированный источник официального дискурса позволяет через свой образ показать образ кого-либо еще. «Отец» при этом вынужден легитимировать достижения «вождя» для того, чтобы самому к ним приобщиться и оставаться при этом легитимной его ипостасью. В официальном дискурсе фигура писателя «культуры-2», благодаря конвенциональным образом выстроенной риторике, скрывает в себе имплицитное указание на властную вертикаль. Рассмотрим же подробнее процесс конструирования в такой риторике симулякров.
Мы можем наблюдать вышеупомянутую «скрытую иерархию» в репрезентации писателей на 26-м съезде КПСС. Основой риторики о литературе на 26-м съезде, который проходил в 1981 году, стало сравнение работы писателя с работой кого-либо другого, более «статусного» в советском официальном дискурсе, например, рабочего-металлурга. Интересно, что обращаясь к Брежневу и говоря о повышении производительности работы заводов благодаря работе писателей, оратор-металлург [7] апеллирует к его статусу потомственного металлурга[8].В действительности же оратор обращается не столько к Брежневу-металлургу, сколько к одной из риторических ипостасей образа «вождя». Вслед за этим упоминается и писательская ипостась Брежнева – и важнейшим достижением литературы со времен прошлого съезда называются романы Леонида Ильича: «Эти подлинно народные книги обогатили духовную жизнь советского общества, показали высокий образец партийного мышления, побудили художников всех поколений на более объемные и глубокие исследования современности, на более весомые художественные обобщения». Очевидно, что Брежнев не мог оценивать рост металлургического производства «как металлург», т.к. он им не являлся; так же ясно, что произведения, демонстрирующие писательский талант генсека, едва ли затмили все остальные произведения литературы последних лет. Скорее всего, подобная подмена одних смыслов другими мотивирована исключительным риторическим стремлением наделить «вождя» максимально большой аурой, присовокупляя к его личным достижениям достижения всех его имиджевых воплощений. Именно таким образом достижения металлургов становятся личным достижением «вождя».
При этом следует отметить, что литературе в подобном дискурсе отводится фактически только одна функция: воспитание героико-патриотических чувств, т. е. политагитация [9]. Доказывает это и постоянное соседство двух слов – «идеология и культура» [10]: в «культуре-2» они становятся разными наименованиями одного и того же, создавая, в то же время, слитую идиому.
Следующий, 27-й съезд в 1987 году прошел уже во главе с Горбачевым, на нем недавно ушедшая «брежневская» эпоха впервые была поименована «временем застоя», и риторика официального отношения к литературе и писателю изменилась. Культуре и литературе на съезде было уделено гораздо больше внимания, писателя перестают репрезентировать исключительно посредством сравнений с представителями других профессий. Конечно, пропаганда партийной идеологии по-прежнему провозглашалась основной функцией литературы, однако риторика перестройки перенесла внимание с фигуры «вождя» на идею обновления, и, следовательно, писатель уже не репрезентировался через фигуру «вождя», почти исчезнувшую в это время из официального дискурса.
Теперь, когда мы продемонстрировали некоторые отличительные черты официальной риторики «культуры-2» через негацию, можно схематически обозначить отношения «вождя» и его ипостасей следующим образом: писатель, металлург и т. п., с помощью симулякров официальной риторики преобразуются в ипостаси «вождя», которые присовокупляются к его символическому медийному «телу», составляющему общий символический капитал.
Окажется ли верной эта схема в культурном пространстве не только 80-х, но и другой версии «культуры-2», нам представляется возможным проверить в рамках официальной риторики дискурса нашего времени, а именно на примере анализа выступлений участников Российского литературного собрания, которое прошло в ноябре прошлого, 2013-го года.
«Инициаторами встречи выступили родственники и потомки классиков русской литературы – Дмитрий Достоевский, Михаил Лермонтов, Елена Пастернак, Александр Пушкин, Наталья Солженицына, Владимир Толстой и Александр Шолохов» [11], пишут в СМИ, и уже одно это замечание может вызвать недоумение – какое отношение эти люди, носящие фамилии известных писателей, имеют собственно к литературе?
Ведущий вечера Владимир Толстой, потомок Льва Толстого и директор Яснополянского музея-усадьбы, как бы объясняя ролевую экспозицию, говорит о том, что потомки писателей не просто люди, носящие их фамилии, но и – вследствие этого – общественные деятели, напрямую относящиеся к литературе: «Вы знаете, мы не просто носим эти фамилии, мы действительно глубоко переживаем за то, что происходит с литературой, с языком…» [12] Заявление Владимира Толстого, выступающего в роли «отца», наставника от литературы и – вместе с тем – своеобразного «конъюнктурного» конферансье, в сущности, объясняет процедуру «замещения» и создания симулякра.
Трансцендентной оппозицией Владимиру Толстому становится потомок Пушкина – «виртуальный Пушкин» – который не смог появиться на РЛС из-за болезни и «мысленно тоже в этом зале». Так же, как идеальный, но не воплощенный Дворец Советов, Пушкин – небесное «наше всё» – в народном сознании настолько идеален и недостижим, что просто не может присутствовать лично, однако мысленно он всегда с нами. То, что отсутствует его потомок-«заместитель», в данном случае знаково. Такое совпадение хоть и случайно, но весьма показательно, играя, независимо от замысла устроителей медийной акции, роль иронической деконструирующей метафоры.
Владимир Толстой же выступает в литературной иерархии в роли «дублера» Путина-«вождя», демонстрируя как властные интонации, так и повсеместную тягу к управлению любым литературным событием или решением. В финале РЛС дискутирующие участники, конечно же, приходят к символическому «построению «коммунизма», как описывает его К. Кларк, т.е. решают все проблемы на словах и как бы улаживают разногласия, возникающие на протяжении дискуссии.
Общее впечатление от РЛС – это постоянная, ведущая к созданию симулякров, подмена означающего и означаемого. Именами потомков великих литераторов подменены сами литераторы, а точнее, создана такая ситуация культурной рецепции, которая выгодна современному официальному дискурсу России: «Нас как-то подбадривают и поддерживают подчерки наших великих русских писателей», говорит Владимир Толстой. «Я хотела сказать два слова […], опять же ссылаясь на Бориса Леонидовича Пастернака», произносит Елена Пастернак, в очередной раз доказывая, что голос потомка всегда ссылается на своего великого предка.
Более того, эти потомки даже не всегда являются истинными потомками литераторов. Так, журналист Маша Гессен подмечает, что «…присутствовавший на встрече Михаил Юрьевич Лермонтов был просто полным тезкой великого поэта, умершего в возрасте 27 лет бездетным» [13]. Так складывается своеобразная матрешка из симулякров.
В любом случае, разговор о великих писателях, ведущийся людьми, лишь формально носящими ту же фамилию, откровенно носит характер симулякра, и кажется, будто организаторы РЛС путем умножения символического капитала из имен великих и символического же воскрешения писателей пытаются воскресить в нужном им качестве саму литературу, а заодно и приобщиться к этому искусственно созданному при помощи фальсификационных стратегий феномену. К подобному же выводу приходит и Гессен: «…не шутки ради президент собрал вокруг себя столько громких имен, это была очередная попытка Путина воссоздать советское государство таким, каким он его помнит». Очевидно, что такая попытка несет в себе явные черты «культуры-2». Каковы же они?
Согласно В. Паперному [14], «культуре-2» свойственны следующие черты: финализм, вертикальность, неподвижность, иерархичность; ориентация на человечность, индивидуальное, органическое; власть имени, осуждение зла; эпичность, ориентация на словесность, антиспонтанность, ориентация на «правду», чудо и созидание.
При помощи проделанного выше case-study партийного съезда мы обнаружили почти все эти признаки. Так, «иерархичность» и «вертикальность» являются в данном дискурсе структурообразующими, «неподвижность» проявляется в неизменной точке зрения на литературу и ее сугубо воспитательную, идеологическую функцию в культуре, а также в том, что позже назовут «застойной риторикой». Черты «человечности», «ориентации на индивидуальность» и пафос «жизни» как жизнеутверждающего органического начала можно без труда найти в медийном образе «вождя» – Брежнева, чувствительного, подверженного людским страстям, демонстрирующего свои таланты в писательстве, охоте, etc.
«Ориентация на правду» и осуждение «зла» наблюдаются во внешнеполитическом дискурсе, создающем риторический образ вневременной правильности идеологии СССР, блюстителя мирового порядка и воплощения абсолютного добра. Антиспонтанность и финализм мы, в свою очередь, видим в дискурсе внутриполитическом в виде образов стабильности.
Дискуссия, состоявшаяся на РЛС, проводилась в лучших традициях СССР периода застоя и соответствовала почти всем вышеперечисленным признакам. Иерархичность имен и статусов скользит в каждой реплике. Одновременно с этим, все ораторы открещиваются от якобы чуждой для них «культуры-2» и ее признаков, что в дискурсе воплощено в риторической фигуре «так было в Советском Союзе», носящей всегда сугубо негативную коннотацию: «учителя столкнулись ещё с новой бедой, которая их душит сегодня, с неслыханной, никогда не бывшей ни до большевиков, ни при большевиках, – никогда не бывшей формальной отчётностью».
Еще одно сходство текста РЛС с «культурой-2» эпохи застоя – многократное проговаривание-повторение тех или иных устойчивых формул, как бы лишенных смысловой значимости, напоминающее ритуальное «заклинание» реальности. Ярким примером подобной «формальной словесности» могут служить слова Б. Олейника: «Высокодостойный Владимир Владимирович! Многоуважаемые наследники великих предтеч! Дорогие друзья!» Такой псевдоархаичный стиль одновременно напоминает современные маркетинговые достижения сочинской рекламы («покупайте товары знатные, лицензионные»). В довершение всего, Олейник произносит: «И в не меньшей мере, [чем писатели], обогащали нас духовно вожди всех наций и народностей бывшего Советского Союза», очевидно, имея в виду то, что нынешние вожди могут обогатить нас не в меньшей степени. (Здесь можно опять вспомнить о статусе сочинений Брежнева в официальном дискурсе 80-х).
«Формальная», а, точнее, «ритуальная» словесность, предлагая самые невероятные решения проблем, обязательно ссылается на авторитеты «вождей» или «отцов», а потому декларирует свой статус как легитимный. Задача такой словесности заключается не в описании проблемной ситуации, а в формировании симулякра решенности проблемы. Невероятные прожекты, предлагаемые поочередно участниками Российского литературного собрания, постоянно сменяют друг друга: это и учреждение первой литературной премии (хотя в России уже есть несколько), и превращение книжных магазинов в «социально нагруженные структуры», и объявление 2015 года годом литературы, причем все это – прожекты, явно не решающие реальных российских проблем образования и литературы. Значимость подобных проектов-симулякров в дискурсе должно подтверждаться через их постоянное проговаривание такими же симулякрами-потомками, как, например, фальшивый Лермонтов, или квинтэссенция симулякров – актер Безруков (Есенин, Пушкин и Высоцкий одновременно в своей актерской ипостаси), возникающий в этом медийном дискурсе с длинным и пространным монологом.
Завершает Российского литературного собрания стихотворение известного советско-российского поэта Андрея Дементьева, прочитанное автором и повествующее о «прошлом, не вписавшемся в айфоны». Оно выражает основную мечту «культуры-2» – вечную неподвижную жизнь в прошлом, как бы легитимированном настоящим:
«Нам всегда былого будет мало,
потому что наша слава в нём».
Как мы видим, собрание, пытающееся возродить утраченный культурный статус литературы и улучшить литературную ситуацию с помощью «замещающих» имен, целиком построено на риторике, берущей свои корни в пафосе «культуры-2». Фальсификация последовательным рядом симулякров означающего-литературы и символическое наставление литераторов на путь истинный «отцами» и «вождем» проводится с пышной церемониальностью, традиционной для такого рода ритуалов.
Заклиная русскую литературу на своеобразном «спиритическом сеансе» общения с «отцами» посредством их символов-заместителей, организаторы РЛС проводят хорошо спланированную театрализованную постановку для масс, которые все меньше чувствуют разницу между словом «Толстой», «Пушкин», «Шолохов», и судьбой, трудом и наследием реальных писателей. «Законсервированная» словесность становятся полезным орудием для «властной вертикали» где бы то ни было – в литературе или в большой политике, часто отождествляемых в официальном дискурсе по старой советской привычке.
В виду установления сходства двух официальных риторик, проведенная нами попытка анализа медийных образов Брежнева и Путина также приобретает новые смыслы. Исходя из установок официального дискурса 80-х, в современной официальной риторике писатель не может не представляться через что-то более значимое, чем он сам – через «вождя», через «отцов» литературы, через идеологию, которую он вкупе с государством должен формировать и к которой постепенно с помощью таких рычагов, как «год литературы», возможно, и будет сведена для него функция литературы вообще.
Литература:
XXVI съезд Коммунистической партии Советского Союза 23 февраля – 3 марта 1981 года. Стенографический отчет. М.: Издательство политической литературы, 1981.
Владимир Путин и его «общество мертвых поэтов» // URL: http://inotv.rt.com/2013-11-26/NYT-Vladimir-Putin-i-ego
Демьянков В.З. Политический дискурс. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/demyankov-02.htm
Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 2002.
Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Паутова Л. Новое брежневское поколение. URL: http://slon.ru/russia/novoe_brezhnevskoe_pokolenie-1062007.xhtml
Российское литературное собрание // URL: президент.рф/выступления/19665
Ссылки:
[1] Дискурсом называют «текст в его становлении перед мысленным взором интерпретатора». Демьянков В.З. Политический дискурс. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/demyankov-02.htm
[2] Паутова Л. Новое брежневское поколение. URL: http://slon.ru/russia/novoe_brezhnevskoe_pokolenie-1062007.xhtml
[3] Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 2002.
[4] Известно, что Г. Киссинджер называл Брежнева «настоящим русским, полным чувств, с грубым юмором». Брежнев демонстрировал гостю свое искусство вождения автомобиля – стратегия репрезентации образа Брежнева и Путина похоже выстроена и в области коллекционирования типично мужских достижений.
[5] См.: Путин заплакал во время исполнения шансона на концерте в честь МВД // URL: http://www.nr2.ru/policy/470442.html
[6] «Советский Союз настойчиво продолжал борьбу за устранение военной угрозы, за сохранение и углубление разрядки, на практике развивал взаимовыгодное сотрудничество с большинством стран мира». XXVI съезд Коммунистической партии Советского Союза 23 февраля – 3 марта 1981 года. Стенографический отчет. М.: Издательство политической литературы, 1981. С. 21.
[7] Товарищ Наумкин – старший горновой доменного цеха Магнитогорского металлургического комбината имени В.И. Ленина. XXVI съезд Коммунистической партии Советского Союза 23 февраля – 3 марта 1981 года. Стенографический отчет. М.: Издательство политической литературы, 1981. С. 133.
[8] «Вам, Леонид Ильич, как потомственному металлургу, известно, что это непростое дело!». Там же. С. 135.
[9] «Еще больше в героико-патриотическом воспитании можно сделать средствами кино, литературы, искусства». XXVI съезд Коммунистической партии Советского Союза 23 февраля – 3 марта 1981 года. Стенографический отчет. М.: Издательство политической литературы, 1981. С. 277.
[10] «Прочной нормой стали духовное общение, тесные связи в области идеологии и культуры». Там же. С. 22.
[11] Писатели о встрече с Путиным: Делать там было абсолютно нечего // URL: http://www.rosbalt.ru/main/2013/11/21/1202458.html
[12] Здесь и далее цитируется текстовая трансляция РЛС по: Российское литературное собрание // URL: президент.рф/выступления/19665
[13] Владимир Путин и его «общество мертвых поэтов» // URL: http://inotv.rt.com/2013-11-26/NYT-Vladimir-Putin-i-ego
[14] См.: Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
«Per Aspera» 